|
Прирученное эхо
|
Музыка обрывов.
Когда ты говоришь:
«Люди,
которые часто смотрят
на облака –
целуются лучше всех»,
я делаю шаг со скалы,
и это – первая нота.
Мне безразлично
время полёта,
главное,
что внизу ты –
вторая нота.
И боли падения нет –
третья нота…
А три ноты –
это уже вступление
для моей
Симфонии обрывов.
А потом
мы рвём лоскутами небо,
и оно сходит с ума
от нашей бесцеремонности.
Я смотрю вверх –
пропасть,
я смотрю вниз –
пропасть.
Я лечу,
и в свободном падении
дирижирую своему
невидимому оркестру.
Завтра …
Завтра я вернусь домой,
устрою капитальный ремонт
в своей душе
и буду,
и буду
у всех просить прощения…
Но сегодня
я играю
Музыку обрывов.
Холодно.
Кто тебя так заморозил?
Я смотрю в твои глаза
и вижу снег.
Снег ложится на снег,
слой на слой.
Я раньше не верил,
что люди могут состоять
только из снега,
не верил книгам,
в которых рассказывают
о вечной мерзлоте,
о заледенелых полюсах.
Холодно.
А снег ложится на снег.
И если сделать срез
на твоём сердце,
то можно читать его,
как годичные кольца деревьев.
Какие у тебя долгие зимы.
Сентябрь.
Сентябрь –
это логика августа,
слёзы апреля,
сны февраля.
Наконец-то
я доказал теорему
объединения желаний
в сентябре.
Ты не веришь в это?
Но я начал мечтать о тебе
в сентябре.
Любуйся её холстами.
За змеёй улыбки
горлица грусти.
Да не гони змею,
ведь не удержишь
голубку в ладонях.
Кто ты такой,
чтобы врачевать птиц?
Кто ты такой,
чтобы писать её портреты?
И как ты напишешь?
Гуашью по золоту?
Если она так
рисует себя,
то просто любуйся
её холстами,
носи ей звёзды,
да не показывай -
змеи боятся блеска.
В глазах тигра.
В глазах тигра
плавятся лилии –
это осеннее солнце
в предчувствии снега,
это рассвет
прикасается к простыне сна,
это моя страсть
чувствует
твою нежность.
На самом деле.
На самом деле
птицы живут на юге,
там,
где и он.
Каждую весну
они летят на север,
где их ждёт она.
От него к ней,
от неё к нему.
Потому что
к ней нельзя
не лететь,
Потому что
к нему нельзя
не возвращаться.
Взгляды для женщин.
Взгляды на женщин,
взгляды для женщин
натыкаются на шубы,
путаются в длинных шарфах,
бьются
о тёплые сапоги,
скатываются
на холодную землю и,
поджав хвост,
прячутся
по моим карманам.
Я грею их дыханием,
одеваю на взгляды
варежки на резинках,
устраиваю им зимовье
под кроликовой шапкой
и ночами приношу им сны
о глубоком декольте.
Дом на реке.
Когда-нибудь
ты принесёшь в жертву
слонов,
что держат твой дом
и пустишь его
по реке.
Уставшие прохожие
скажут,
что это кризис мужчины
среднего возраста.
Ты улыбнешься
серым теням,
ведь откуда им знать,
как переворачивают душу
крики чаек
и какие снятся сны
под шум
воды.
Начиная разбег.
Начиная разбег,
помни:
каждая линия жизни
в конце ладони
заканчивается
пропастью.
Если постараться,
то можно долететь
до другой ладони.
Здорово,
когда в твоей руке
есть ещё чья-то.
Не весеннее.
Вроде бы весна,
а я во сне
целовал снег.
Мои чувства
снова не успевают
за движением Земли.
Наверное, поэтому
я влюбляюсь
в каждую проходящую женщину,
напоминающую
тебя.
За сухим кашлем.
За сухим кашлем
от дешёвых сигарет
скрывается попытка
родить ветер
лишь для того,
чтобы поднять с земли
пёрышко
из крыла весенней птицы
и принести его
на ладони одной женщины...
И она скажет...
Она обязательно скажет:
«О, Господи!
Какая в тебе
нежность».
Рыба.
Ожидание любви-
это рыба:
скользкая и изворотливая,
хитрая и быстрая.
Ты ставишь сети,
забрасываешь удочки,
выходишь на подлёдный лов
и вот...
она в твоих руках.
Но рыба –
это только ожидание.
А что дальше?
Об этом знает
только рыба,
но она не умеет
говорить.
Вторая кожа.
Минус сорок
по шкале депрессии.
Люди пьют водку,
глотают аспирин,
прячут свои эмоции
в меховые воротники
и дышат,
и дышат
на свои ладони.
А я умею греться
в холодном солнце
и выхожу раздетым
в снегопад эмоций,
потому что в глазах моих -
горят слова,
потому что стихи –
это вторая кожа.
Чужие дети.
За окном
чьи-то дети
запускают
воздушного змея...
А в моей квартире
пустота,
только одинокое эхо
гуляет
по комнатам.
Эхо похоже
на чужих детей:
где-то смеётся,
но не с тобой,
где-то плачет,
но тебе не помочь,
о чём-то вздыхает,
но ты его
не обнимешь.
Лунные лошади.
Лунные лошади
лезут в карманы снов.
Они воруют из них морошку.
Лунные лошади
срезают пуговицы
у снов –
они любят,
когда в слове «лошадь»
вместо «О»
пришита пуговица.
Лунные лошади
обожают
немое кино,
бенгальские огни
и почтальонов.
По их мнению
во всём этом
живёт сказка.
Лунные лошади
прячутся
в улыбках
спящих малышей,
потому что
они знают:
легче воздуха -
только детство,
а лошади так невесомы.
Радуга.
Радуга –
первое граффити
уставшего Бога.
Он уже создал Землю,
Он ещё не слепил человека,
и где-то
в этом промежутке
Ему попали в руки
краски.
Почему?
И опять днём
содрогаюсь от жестокости,
а ночью
пишу на небо письма:
«Господи,
почему в России
продолжается
массовая депортация
Ангелов?»
Детство.
Детство-
разбитые зеркала,
в которых отражается мальчик
с глазами,
полными напалма.
Он смотрит на мир
и мир загорается
от своей жестокости.
Живопись огня.
Полумрак комнаты
съедает
острые углы,
сигаретный дым
придаёт воздуху
выпуклую фактуру.
Короткие вспышки затяжек
выхватывают
из контекста
твоего лица
губы,
длинные ресницы,
тонкие пальцы
и уносят моё воображение
за рамки
нашего разговора...
и я понимаю,
что учусь
у огня
рисовать женщин.
ЭХО.
В театре тишины
хрупкая балерина
Эхо
танцует
свои па.
па...
па...
па...
Знак вопроса.
Когда ночь,
засыпая,
гасит в окнах
противоположного дома
последний огонёк,
я дышу на стекло
и рисую на нём
знак вопроса.
О ком?
О чём?
Не имеет значения.
Ведь это повод
скоротать с ночью
свою бессонницу и одиночество.
Это повод
не делить образ жизни
со своими соседями.
Знак вопроса –
это попытка
остаться собой.
Знак вопроса –
это тёплая улыбка
ночи.
На волнах Шуберта.
Всякий раз,
когда ты,
проплывая по волнам Шуберта,
поднимаешь на меня
глаза,
полные слёз –
я знаю –
музыка любуется тобой.
Клякса.
Мне никогда не нарисовать запах чая,
стук колёс нашего вагона
и память,
твои вопросы,
мою ложь
привкус металла
от твоих слёз...
Всегда получается
только клякса.
***
Когда поэты
читают в ночь
свои стихи,
луна
плачет снами.
***
И нет тебе покоя по ночам,
и нет тебе покоя среди людей,
потому что поэзия –
это жертвенность.
***
Когда
в пасьянсе крепкого вина
удачный расклад
червовой масти –
случаются
стихи.
***
Прячь свои стихи
по старым тетрадям,
прячь их
по безымянным файлам,
потому что
если их найдёт твой читатель,
а их найдёт твой читатель,
то скажет,
обязательно скажет:
« Ах, как он пишет,
как он пишет.
Так пишут
только мёртвые».
***
Стихи –
пленники слов.
Вот если бы мы
не умели говорить
и не строили
тюрьмы книг,
то чаще
использовали губы
для поцелуев,
а из бумаги делали птиц,
выражая свои чувства.
Но я думаю -
мы бы и тогда
научили бумагу
петь.
***
Слова – туман.
Стихи – ветер.
Всю ночь брожу по туману,
пока рассветный бриз
обжигая прохладой лицо
не находит мой дом.
Океан-Сентябрь.
В ночь
с лета на осень
Океан-Сентябрь
пьёт меня огромными глотками.
Вырваться невозможно.
И, как утопающий,
я смотрю вверх,
а там
Млечный путь
состоит из песчинок,
просыпавшихся
из гигантских
песочных часов Вселенной.
В ночи рассыпано время.
Ночь
с августа на сентябрь –
это как поцелуй в уголок рта:
ты целуешь и в щёку
и в губы.
Однажды
так родилась нежность.
Я спешу к дверям,
ведь двери -
предчувствие ветра,
распахиваю их,
и свежий бриз
Океана-Сентября
отправляет мои корабли
в осень.
Утончённость.
Утончённость –
это умение сравнивать.
Со временем
оно
превращает тебя в весы.
На одну чашу
ты кладёшь устои,
на другую -
свои мысли.
С годами
весы
становятся коромыслом,
ты –
вьючным животным,
а в твоих вёдрах –
вода…
Эгоизм.
Кто-то нуждается в тебе…
кто-то нуждается в тебе…
кто-то нуждается в тебе…
Закрой окно –
это чужое эхо.
Ожидание.
Привокзальные площади
наполнены ожиданием.
Наверное, поэтому
они такие грязные.
Книга.
Маленькие буквы,
как пуговицы,
большие буквы,
как пряжки.
Эта книга –
большой платяной шкаф.
Щёлк-щёлк -
маленькие буквы,
большие буквы,
и я одет в осень.
Тр-р-р-р-р -
молния-застёжка стихов,
мне кажется,
я набросил на плечи полдень.
А вот кто-то
зажёг солнце
на моём кармане.
Монолог.
Осень –
монолог одиночества
времени.
Октябрь.
Октябрь –
та же птица Феникс,
только загорается клёнами,
только умирает от первых заморозков,
только воскресает
в конце сентября.
И будут рябины
оплакивать его
красными гроздями.
Лабиринт.
Чем больше снов
проплывает
по рекам моих ночей,
чем длиннее
становиться моя дорога
через осень,
тем ярче
я понимаю,
какой бессмысленный лабиринт
во мне.
Тополя.
Когда-то
он отдавал приказы
о наступлении,
а потом
написал трактат
о том,
как сажать
души солдат в землю.
Из них вырастают
высокие тополя:
черные,
серебристые,
пирамидальные…
но всегда
хрупкие.
***
Лист-подкаблучник
пишет серенады
женским ножкам
в модных сапогах.
***
Во всех газетах
кричат заголовки,
что тучи
захватили осень.
Они требуют выкуп
зонтами.
***
Ветер
застыл в рукопожатии
с часовым поясом –
ровно в три ночи
переводятся часы,
и начинается путешествие в прошлое.
Пусть только на час.
Но так
мы научились
удлинять осень.
***
Огромный
великан-дождь
шлёпает босыми ногами
по лужам,
подходит к моему окну
и с помощью точек-тире
пишет
самое красивое стихотворение
о грусти.
***
Осень -
эвакуатор душ.
Нет сил жить,
нет желания любить,
закончился
годовой запас радости.
Осень,
довези меня до зимы.
***
Осень
выпускает
треки-листья
миллионными тиражами.
***
В ночь без стихов
дождь опаздывает
на встречу со мной,
на ладонях музыки
не встречаются линии слов,
а во всех зеркалах -
неоконченный эскиз
мёртвого художника.
Снег.
Снег – это морфий зимы.
Я кладу в чашку чая
две горсти снега…
Получается сладко.
Слишком сладкий чай –
это тоже повод для сна.
Снег…
а в нём
белая лодка плывёт вслед за луной.
Кто ты,
безвестный лодочник,
жгущий свечи на входе снов?
Сколько воска стекает с твоих свечей?
Сколько рыбы в твоих сетях?
Снег…
Сон…
|
|
|
