Эра камней
Эра камней.
Города –
планеты камней,
проклятые земли
нашего умения
истязать себя бесцельной жизнью.
В почтовом ящике
мёртвые голуби.
Это уже не к разлуке,
а к расставанию.
Я открываю
принесённое письмо.
Оно от друга.
Он уходит.
« Говорят город –
он, как книга,
а значит,
его можно любить
либо за написанное внутри,
либо за обложку.
Или хотя бы
за возможность
вырывать из него страницы,
сворачивать самокрутки
и курить
( помнишь,
как в одном из фильмов
про войну ).
Я выкурил этот город
от корки до корки.
Мне не за что любить эти камни».
Мой друг
слишком утончённый…
слишком тонок…
слишком.
А где тонко,
там рвётся…
рвётся…
рвётся в небо…
ведь там мир
ещё не перешёл
в эру камней.
У моря
Я выработал ритуал поклонения собственным снам,
я научился просить у них взаймы.
И вот в очередной раз,
погрязнув в паутине собственного мира,
я выпросил себе успокоенье.
И с чувством светлого сознанья
дошёл до моря,
но оно
вдруг
умерло.
Раскинулось без колыханья,
без волненья
и без привычного мне шепота.
Я руку вытянул,
но зеркало воды не отражало.
Мне страшно, муторно, тоскливо
и печально –
такая квинтэссенция из чувств.
Я рядом с морем лёг,
обнял холодную стихию,
прижался к ней щекой
и растворился в береге…
прости…
я не успел.
***
Он говорил:
«Всепобеждающая смерть».
Она в ответ
лишь молча улыбалась
И верила,
Что через много лет
Останутся
и слово,
и мазок,
и музыка –
ИСКУССТВО.
Камни.
Я тяжести таскаю сотни лет:
распухли ноги,
вены вылезли,
А пальцы на руках
в узлах суставов.
Нет, я не плачу,
не прошу пощады,
и горб свой подставляю снова,
Но прошу,
коль есть перерожденье
И жить дано опять не в облаках,
То пусть я стану камнем.
Чтоб меня таскали сотни рук
уставших,
сбитых,
высохших…
А я,
плывя по волнам их потуги,
Узнаю наконец-то радость отдыха.
А жизнь у камня длится,
длится,
длится…
А, значит, отдых мой почти что вечен.
Но когда?
Русь.
Русь моя, запутанная,
Вся дорогами и тропами
Расчёрканая,
Будто море,
Необъятная, невычерпаная,
Будто небо,
Бесконечная, непознанная.
Языками и наречиями
Разрезанная,
И богами на куски
Растянутая.
Но душой своей огромною
Великая,
И тоскою всем изменникам
Платящая.
Птицы качели.
Птицы-качели,
воздушные змеи,
в памяти
высоким забором
отгораживают от меня
Детство.
А там…
Красными стягами, пионерскими галстуками
небо расчерчено,
Барабанной дробью и звуками горна
дорога уложена.
А там…
Мальчик
Чистый и солнечный,
влюбляющийся во всех девочек,
киноактрис,
вожатых и стюардесс,
Засыпает каждый вечер
с поцелуем матери.
А там…
Огромная лужа в центре двора,
в ней плавают кораблики,
Вырезанные из коры,
пенопласта
и просто сложенные из бумаги.
А на них отважными капитанами
отправлены в далёкие походы
муравьи и огромные майские жуки…
А там…
Бесконечно большие глаза,
смотрящие вглубь зеркал
и мечтающие разглядеть
себя взрослого.
Может быть сильного,
может быть умного,
но обязательно героического…
*************
Слышишь, малыш, не спеши -
успеешь.
Поверь мне,
всё будет, как хочешь,
но я попрошу об одном:
сохрани для меня
Стяги и Красные галстуки,
Поцелуй перед сном,
Лужу, Кораблик
и
Птицы-качели…
Поэзия.
1
Стихи-
канализация души.
Внутри любовь,
внутри весна и осень,
внутри опять тоска по звёздам.
Всё перемелется,
всё утрамбуется,
перегорит…
А на бумаге только экскременты.
2
Загнав круглое слово
в пустую лузу
точным движением кисти
он скромно улыбнулся:
«Поэзия».
3
Поэты – кукушкины дети –
в гнёздах этого мира
чужие.
В ветвях этого мира
серыми птицами
оглашаете небо
предсказаниями будущего.
***
Портрет вождя на стене,
Железная кровать,
Синее одеяло с тремя чёрными полосками,
Руки за спиной,
Заклеенный рот,
Счастливые глаза.
Я на Родине.
Мы чужие.
Небритые щёки холодного ветра
по снежным барханам
нашей постели…
Так жёстко и колко.
Без надежды
на весеннюю оттепель.
Мы чужие…
У наших зеркал нет отражений,
У твоей мечты нет моего имени,
В моём небе нет твоих разноцветных шаров.
Мы чужие…
Острые шпили
Недосказанности
в городе наших отношений
загораживают солнце.
Плоские крыши
Лжи
давят своей примитивностью.
Узкие улочки
Изжитой любви
скользкими змеями
ползут,
отрицая логику направлений.
Грязные тротуары
Взаимных претензий
отдают запахом падали.
Мы чужие…
Слова любви.
В мире бетонных новостроек
и кольцевых дорог
слова любви
всё больше похожи на жевательную резинку.
Альбатрос.
Бывшие,
отвернитесь безучастно –
Я шагаю
семимильными шагами
по дороге невыспавшихся глаз
к Владыке Перекрёстков.
И запах пыльной травы –
Путеводитель,
и рёв моторов –
Колыбельная,
и иллюзия холодного ветра –
Мечта.
А я, распластанный
на горячем асфальте,
так похож
на летящего Альбатроса.
Первая любовь.
Эхо первой любви,
сбежавшей тенью,
прячется
где-то на границе
ночи
и вселенной человеческой памяти.
Почти выжженное
неоновыми огнями
придуманной кинематографом мечты,
почти задушенное
выхлопами
алкогольно-убогого счастья,
почти оглушённое
урчанием сытого желудка
и шуршанием купюр в цифровом формате
оно выскользнуло
из озлобленных серых клеток
и по заросшим дорожкам
невыплаканных слёз первых разочарований
сбежало.
И мы вдруг осознали,
что первая любовь была всегда права.
Во всём,
даже в своих ошибках,
даже в своей слепой уверенности,
что старые раны обязательно открываются…
И пусть остальные воспоминания
рядом,
словно цепные псы,
прикормленные отражением в зеркале
и тёплым запахом кухни,
но они,
опоенные ядом плоти,
как черви –
вызывают рвотный рефлекс.
А ведь так порою хочется
тепла и чистоты.
Вернись.
Без пятнадцати три.
В максимальном размахе рук
часовой и минутной стрелок –
всегда:
Без пятнадцати три.
Даже, если это распятие,
или просто хочешь обнять любимого человека,
а может быть готовишься спрыгнуть
с самого высокого здания в твоём городе –
всегда:
Без пятнадцати три.
И если перенести силуэт парящей птицы
в плоскость человека,
определить направление уголков губ
у твоей улыбки
и остановить цепочку огней
мчащегося в ночи скорого поезда –
всегда:
Без пятнадцати три.
Что это?
Восхищение линией горизонта,
понимание своей параллельности земле,
или же, потому что ты не пришла
Без пятнадцати три.
Повседневность.
Из водоворотов и течений дня
я выуживаю огромную рыбу
головной боли.
И проплывая на ней
по мелководью улиц
вижу в витринах
миллионы ненужных вещей
и читаю в глазах
пластмассовых птиц
повседневность.
Мосты.
Господин
Устроитель Мостов,
ты твердишь мне,
что дело твоё –
самое важное ремесло,
ведь не зря же к мостам
так притягивает
влюблённых и самоубийц,
ведь не зря же под ними
летают
самые смелые лётчики,
а ветра
так любят срывать на них
шляпы с прохожих.
О, Великий из Зодчих,
ты учишь азам построения,
и в своих прописях я вывожу:
«Всё в этом мире состоит из мостов».
Ведь руки –
мост между камнем и статуей,
ноги –
между дорогой и домом,
глаза –
между слезой и разлукой.
Но в предвкушении радости
от соединения несоединимого,
вздрагиваю:
«А от Бога ли это?».
Ведь человек –
это мост между истиной и счастьем.
Я кричу от страха,
но крик –
это мост между ужасом и удовольствием.
Прыгаю в самую глубокую бездну,
но глубина –
это мост между пониманием
и временем свободного падения.
Теряю сознание от боли
и чувствую,
что боль – тоже мост
между прикосновением и утратой.
И, зависнув над телом,
соглашаюсь на сделку,
ведь душа –
это всего лишь мост
между небытиём и одиночеством.
Сутки.
1.
Утро –
линялая простыня.
В ней я,
среднестатистический
Дон Кихот Ломанческий,
не могу отыскать логику
своего пробуждения.
2.
День гонит меня в город.
На его стенах
я неплохо умею
отбрасывать тени.
Вот смотрите:
длинная шея птицы-удачи
изогнулась в мою сторону
знаком вопроса.
Да я и сам похож на птицу,
если сделаю ладони - вот так.
А чтобы вы не думали,
что мне всё легко достаётся
я могу изогнуть руки
и изобразить верблюда
или лошадь-тяжеловоза.
Солнце выработало
хорошую привычку
щуриться –
так проще скрывать ложь.
А иначе мне
с моими габаритами
так трудно поместиться в день.
3.
Вечер –
Потухшая сигарета.
Всё – больше не нужно держать равновесие.
Делаю неосторожный шаг
и срываюсь
в кресло.
4.
В колючем шарфе бессонницы
размазываю акварель полнолуния
по запотевшему стеклу кухни.
Ровная строчка
бисера огней,
убегающего в ночные горы
поезда,
режет квадрат окна.
Хочется чая
и дрожания ложечки
в гранёном стакане.
Распахиваю окно,
чтобы ухватить хотя бы звук своего желания
и падаю в небо,
ведь это не ночь,
а огромное поле
чёрных тюльпанов,
где бархат лепестков переливает росой звёзд.
Я смеюсь от этого открытия
и смех так чист и звонок в ночи.
Но у этой сказки счастливый конец,
ведь всё равно
придёт сон
с ветряными мельницами,
и всё равно
наступит утро.
В этом городе…
Здесь плачут по выходным,
ведь в будни так много работы.
Здесь,
из-за страха
перед микробами,
вывели
дистиллированную красоту.
Ей никогда нельзя заболеть.
Здесь
в глубинах многоэтажек
иногда живут
симпатичные звери.
Я не умею любить их хозяев.
Здесь
я часто встречаю
название моей улицы
и даже номер своего дома.
Но в этом городе я никогда не жил.
В этом городе я уже не живу.
