Километры общепринятого одиночества
|
Слеза.
Я спросил у высокой вершины:
- Что такое одиночество?
- Когда спишь
и склоняешь голову
только на свою грудь.
Я спросил это же у ветра.
- Когда обречен
засыпать и просыпаться
только со своими мыслями.
Я бросился к Великой реке.
- Когда пустоты велики,
а все остальное
заполнено только тобой.
Весь день я бегал со своим вопросом
и не видел в этих ответах себя.
Капля дождя упала мне на щеку
и прошептала:
- Глупец,
ты одинок, пока ищешь,
но уверен ли,
что найдешь?
И я улыбнулся этой капле,
а проходящие мимо подумали,
что это слеза и,
по всей видимости,
слеза счастья.
Люди-полустанки.
Полустанки –
это ненастоящие станции –
так,
просто остановки.
Колёса скрипнули тормозами.
Ты выходишь.
А здесь степь да болото,
одинокий журавль в небе
да промозглый ветер.
Есть ли кто живой?
Нет.
Мой поезд
движется по улицам,
заходит в автобусы,
поворачивает в кабинеты
и делает,
и делает остановки.
Люди –полустанки.
Э-э-эй!
Только ветер.
Я жду
Людей-станций,
я мечтаю
о Людях-городах,
я слышал,
что есть Люди-галактики,
но мои рельсы
подчинены неправильным законам,
мои семафоры
вечно показывают
какую-то чушь
и в моих окнах
скучный пейзаж.
Эпитафия утра.
В 10.00
выбросило на берег
мёртвое утро.
Отмучилось.
- Где тебя похоронить?
- В тебе.
- Но там уже лежит вчерашний вечер.
- Тогда закопай меня в мокром песке.
Я сделал на берегу
ещё одну лунку.
Какую по счёту?
Не помню.
Я уже столько лет
хороню свою вечность –
у каждого она своя:
дни
выбрасываю без сожаления,
ночи
меняю на женщин,
водку и сны,
вечера оставляю себе,
а утро…
УТРО ВСЕГДА ХОЧЕТ ЛЕЖАТЬ У МОРЯ.
Приступ.
Приступ
острой
душевной недостаточности.
Прикован к постели воспоминаний:
детство,
юность,
попытки влюбляться,
брошенные женщины…
всё пролежни…
пролежни…
Задатки дирижаблестроения.
В школе
у неё обнаружились задатки
к дирижаблестроению.
Как она любила
воздушные шары!
Даже на уроках геометрии
пририсовывала хвостик и
верёвочку
к каждой сфере,
и отправляла её к солнцу.
А я,
чтобы запомниться ей,
каждый раз,
при встрече,
кричал :
« Не прячь улыбку,
ведь небо влюблено в тебя».
Она смеялась в ответ:
« Это взаимно».
А потом
она научилась писать стихи
и часто
читала их вслух.
Я любил смотреть на неё.
В этом мире не
принято читать по губам,
ведь это слишком красиво –
следить за губами.
Проще слышать.
Но как это здорово –
видеть оттенки слов,
прикасаться к словам
своими словами:
нежно,
взахлёб,
с лёгким прикусом…
Слова любят воздух
так же,
как воздух
любит дирижабли.
Однажды я потерял её.
Шли годы.
Я постоянно смотрел в небо,
в надежде разглядеть
её воздушные корабли.
Мы с ней не умели видеть
ни лето,
ни весну,
ни зиму –
только осень…
В высоком осеннем небе
от неё не было весточек.
Мы встретились
в офисе крупной корпорации.
Она была начальником отдела.
Шикарная женщина.
Мы поздоровались,
я протянул ей запрос,
она обещала быстрый ответ.
Я спросил,
как бы случайно:
« А где твои дирижабли?»
«Кому они нужны
в эпоху самолётов», -
отмахнулась она.
Я понял,
что пора уходить,
и написал её на прощание:
« Дирижабли нужны всем,
ведь в них можно влюбляться».
***
И небо вдруг опустилось
и прижало меня к земле.
А я лежал,
распластанный,
и улыбался
То ли от боли,
то ли от счастья,
ведь больше
мне не о чем
мечтать.
***
На руке,
будто рельсы
разбегаются вдаль
ответвления жизни,
судьбы
и ума.
Вечно врозь,
вечно в путь
по дорогам железным
Жизнь,
Любовь
и Мечты.
Искусство создания улыбок.
В те мгновения,
когда я не дышу стихами,
я совершенствуюсь
в искусстве
создания улыбок.
Что?
Вы не слышали об этом?
Вы всю жизнь
улыбаетесь просто так?
А я
в грустные улыбки
добавляю «Прощание Славянки»
и корицу.
В летние улыбки
я кладу ромашку.
Как же мне нравится,
когда в улыбке
присутствует ромашка.
Вот представляете:
зимой
из-за мехового воротника,
из-под заиндевевшего шарфа
я достаю улыбку
с запахом ромашки…
Вы слышите,
как в вашу комнату
заходит июнь?
А в деловых разговорах
в моей улыбке
всегда есть берёзовый сок,
и люди
не могут напиться
моими словами.
Такое простое занятие -
как шутка
за новогодним столом,
как слово нежности
при поцелуе любимой.
Но это лишь кажется,
ведь нелепо
добавлять в улыбку,
предназначенную
ребёнку,
кофе
или шум камыша.
За то -
как гармонично
вписываются картины Моне
в улыбку для ветра.
Революционно-дождливое.
Мой город во власти
зонтов и капюшонов.
Что это? Захват власти?
Маленькая революция?
Косые очереди дождя
и шрапнель града.
Тра-та-та-та-та!
Мне передали,
что западную часть города
тоже оккупировали зонты.
А там у нас почта и телеграф.
Тра-та-та-та-та!
Эй вы,
жалкие фетровые шляпки,
власть переменилась!
Гордые налакированные причёски
уходят в подполье.
Всеобщая демобилизация
под козырьки
и по тёплым квартирам.
Тра-та-та-та-та!
В обувной шкаф
врываются запылённые
резиновые сапоги и калоши:
«Ну что! Кто тут временный?!
Слазь!»
***
Однажды
Вечность
Пустота
и Бесконечность
Пришли ко мне
спросить:
Кто круче,
кто страшней
И больше кто мозгов скрутил.
Я выставил бутылку.
Мы нажрались.
И утром без похмелья разошлись.
«Вот сила где» -
лишь отзвук был
в квартире.
Верлибр.
Верлибр –
это следы на песке
за секунду
до прихода волны.
Это звонок себе…
но ты опять не доступен.
Это музыка смысла,
это формула образа,
это то,
что я одеваю
каждый день
под тёмные очки.
Сахарная птица.
Истории
о предательстве людей-
самые обычные.
Истории
о брошенных собаках-
самые грустные.
А вы слышали о Сахарной птице?
Ну, о той,
звук крыльев которой,
похож на польку-бабочку.
А ожидание которой,
похоже на ожидание мультфильмов
на день рождения.
Да-да! Она из детства!
Это когда
мы ещё не мечтали
стать судебными приставами
или бухгалтерами.
Вы помните всё,
но помните её?
Это и есть самая печальная история –
история о забытой
Сахарной птице.
***
Там, где любовь
не в силах цвести
жить продолжает
лишь мысль.
***
И каждый человек –
большая,
грустная
история
О нереализованных
возможностях.
Бродяга.
Бродяги сотканы из дождя.
Слышишь,
за дверью их шаги
сливаются с шумом капель.
Помолчи,
ведь всякий раз,
когда мы произносим:
«Мне холодно»,
рождается новый странник.
Закрой глаза,
ведь всякий раз,
когда мы щуримся
от яркого света,
какой-нибудь путник
спотыкается в ночи.
Положи руку на сердце.
«Тук-тук-тук».
Может быть сегодня
кому-нибудь откроют
на этот звук.
- Что ты видишь?
- Дорогу.
- Что ты чувствуешь?
- Биение земли под ногами.
- Что ты слышишь?
- Плач луны. Ей за тучами так одиноко.
- Вот ты и пришёл ко мне. Здравствуй, Бродяга.
Двенадцать крыс.
Двенадцать крыс вокруг меня
образовали чёткий круг,
и в танце медленном,
понятном только им,
сближаться стали.
Я в центре на полу,
и руки за спиной
мне проволокой скручены,
и ноги в кандалах…
Я задыхаюсь от запаха их
смрадного.
Они пищат,
ругаясь или что-то обсуждая,
глазами-бусинками
каждая
в мои взглянуть
стремится
и шествуют вокруг,
оскаливаясь,
и с каждым мизерным,
крысиным, шагом
всё больше
приближаются.
Я слышу мягкий стук
их голых лапок…
И вдруг они,
войдя в какой-то ритм,
ударами, поймали резонанс,
и пол вибрирует.
А стены,
будто оживая,
колышутся.
Всё ближе круг,
и вот одна
хвостом
касается лица,
и наклоняется к губам,
и медленно кусает их…
Нет – боли нет:
иль зубы так остры,
или слюна их обезбаливает…
Лишь кровь течёт
она её лакает,
и снова прыгает в водоворот их танца.
И каждая,
пройдя,
попробовав,
пьянеет
от предвкушения и жажды их звериной...
Я кричу,
но голос мой так слаб -
он затихает…
Не вижу крыс –
они давно на мне.
Я чувствую их копошенье
и, изредка, их писк,
довольный яством.
Я в луже крови засыпаю –
знать её немного в теле.
«Доброй ночи» -
шепчу себе,
проваливаясь в тьму.
***
У моего друга звездочёта
смешная привычка –
жить по ночам.
Ведь оставаясь
наедине
со звёздным небом
он остается
с самим собой,
а значит,
он есть Космос.
Какая глупая привычка
быть
Вселенной.
|
|
|
